Понедельник начинается в субботу
- Виконт! Вот тебе, к слову, артефакт по призыву Чеширского. Активировать надо в ночь на православное рождество. Где нибудь в полночь. А лучше в час. А лучше - после двух, в хорошей компании, и не пить, а поставить на видное место, приготовить бокалы и разговаривать с кем нибудь много и о разном. Тогда Котик автоматически возвращается в твою жизнь.
- А если не активировать, не вернется?
- Вернется. Но будет очень грустный.
ЛасЬковая записка, прилагавшаяся к мандаринке, обещает мне исполнения желаний - рано или поздно, так или иначе. Я держу мандаринку в левой руке, а в правой - Глоток Надежды, и зависаю: "мандаринка" не вписывается в стихотворный размер, а на "Глоток Надежды" в голову приходит только "Но без одежды". Самое время об этом рассказать остальным, но почему-то выходит матом, а матом неловко - ну, Ксото же стоит, при нем же почти невозможно ругаться.
- Так стыдно при Ксото ругаться - говорю я позже. Ксото улыбается.
А Ласька, пересаживаясь, советует:
- А ты сядь сбоку. Сбоку проще, я проверяла!))
Но вот - я нахожу в себе силы об этом сказать, но через пару часов уже не нахожу сил играть, то есть - не нахожу сил оторваться от письма, которое, видимо, так и не. Хотя, кто знает.
- Финичек, ты чего завис?
- Я пытаюсь вспомнить... вспомнить... о! Пиздоблядская мудопроебень!
- Вообще-то мудопроебище - поправляет меня Ласька - а тебе зачем?
- Дорогому другу письмо пишу - наклоняюсь к повествованию дальше, тщетно пытаясь сформулировать какую-то очень важную мысль - ...так вот, а эти пидорасы...
Где-то в тоже время я отдаю ей тигриные уши, а она мне - серые наушники, в которых следующим вечером я мне возвращаться с Редой домой, рассуждая о перспективах еды и гостей.
А утром Виконт и Леголаська общаются, кажется, только текстом, при этом - только в рифму, и вот они вдвоем подбивают меня почитать что-то такое, что я когда-то сам сочинял (да, и это было в моей жизни, дорогие детишечки). А я почему-то читаю. Почти не страшно - ибо у всего есть предел, и это именно он.
Да, у меня какая-то беспощадная концентрация Ласьки в одном посте, я заметила.
- Парасенок! Раздевайся, садись, я буду тебя любить.
- Ага, всеми тентаклями!
Отлично я год встретила, словом.
- А если не активировать, не вернется?
- Вернется. Но будет очень грустный.
ЛасЬковая записка, прилагавшаяся к мандаринке, обещает мне исполнения желаний - рано или поздно, так или иначе. Я держу мандаринку в левой руке, а в правой - Глоток Надежды, и зависаю: "мандаринка" не вписывается в стихотворный размер, а на "Глоток Надежды" в голову приходит только "Но без одежды". Самое время об этом рассказать остальным, но почему-то выходит матом, а матом неловко - ну, Ксото же стоит, при нем же почти невозможно ругаться.
- Так стыдно при Ксото ругаться - говорю я позже. Ксото улыбается.
А Ласька, пересаживаясь, советует:
- А ты сядь сбоку. Сбоку проще, я проверяла!))
Но вот - я нахожу в себе силы об этом сказать, но через пару часов уже не нахожу сил играть, то есть - не нахожу сил оторваться от письма, которое, видимо, так и не. Хотя, кто знает.
- Финичек, ты чего завис?
- Я пытаюсь вспомнить... вспомнить... о! Пиздоблядская мудопроебень!
- Вообще-то мудопроебище - поправляет меня Ласька - а тебе зачем?
- Дорогому другу письмо пишу - наклоняюсь к повествованию дальше, тщетно пытаясь сформулировать какую-то очень важную мысль - ...так вот, а эти пидорасы...
Где-то в тоже время я отдаю ей тигриные уши, а она мне - серые наушники, в которых следующим вечером я мне возвращаться с Редой домой, рассуждая о перспективах еды и гостей.
А утром Виконт и Леголаська общаются, кажется, только текстом, при этом - только в рифму, и вот они вдвоем подбивают меня почитать что-то такое, что я когда-то сам сочинял (да, и это было в моей жизни, дорогие детишечки). А я почему-то читаю. Почти не страшно - ибо у всего есть предел, и это именно он.
Да, у меня какая-то беспощадная концентрация Ласьки в одном посте, я заметила.
- Парасенок! Раздевайся, садись, я буду тебя любить.
- Ага, всеми тентаклями!
Отлично я год встретила, словом.